Клайв Баркер - Племя тьмы [Авт. сборник]
Лодка мягко качнулась в их руках. Выражение смирения так и не исчезло с лица смотрителя, когда лодка качнулась сильнее, затем еще и еще, и наконец мы болтались в ней, как куклы, совершенно беспомощные.
Они хотели перевернуть нас — и сделали это спустя несколько мгновений дикой качки.
Вода оказалась ледяной, гораздо холоднее, чем я ожидала. От этого перехватило дыхание. В общем-то, я всегда неплохо плавала, и сейчас уверенно и энергично направилась прочь. Моему попутчику повезло меньше: как многие люди, всю жизнь прожившие на море, он не умел плавать. Он пошел на дно, не испустив даже крика или стона, сразу же, как очутился в море.
На что же я надеялась? На то, что четырех жертв достаточно? Что течение унесет меня из этого ужасного места?
В любом случае, все надежды приказали долго жить.
Легкое, нежное прикосновение к моей лодыжке… чьи-то пальцы притрагиваются к ступне… Что-то серое, как спина большой рыбы, рассекло поверхность впереди, но разглядеть я не успела. Прикосновение превратилось в цепкий захват, и меня повлекли на дно. Медленно и неотвратимо погружалась я в воду, уже зная, что этот вот глоток воздуха и был моим последним вздохом… Не более, чем в ярде от меня покачивался Рэй. Я видела его искаженное давлением лицо, торчащие из выбитого глаза, подобно проводам, нервы… Во всех подробностях можно было рассмотреть раны: уродливые разрывы ткани с белеющей под ними костью. Волосы прилипли к голове, откровенно демонстрируя залысину, которую при жизни Рэй столь тщательно скрывал…
Вода сомкнулась над моей головой. Воздух вырвался из легких и серебряными пузырьками взмыл вверх. Рэй был рядом, внимательный, казалось, сочувствующий. Руки его были подняты, словно мы собирались сдаться в плен.
Я позволила этому произойти. Открыла рот и глотнула воду. Небо обожгло холодом, и вода ворвалась в меня, вытесняя воздух из легких, промывая внутренности крепким соленым раствором. Вот и все.
Внизу два полуистлевших трупа держали меня за щиколотки. Головы их болтались, едва придерживаемые обнаженными шейными мускулами, клочья плоти отслаивались от костей, но рты застыли в сладострастном оскале. Они хотели, о, как они хотели меня…
Рэй тоже обнимал меня, прижимая к моему лицу свое, изуродованное и распухшее. Вряд ли во всех этих жестах был особый смысл. И я, с каждой секундой теряя жизнь, принимая море в себя, понимала, что не буду больше наслаждаться плотской любовью. Ни дышать, ни чувствовать, ни смеяться…
Поздно, слишком поздно. Солнечный свет стал уже воспоминанием. Была ли эта тьма вызвана смертью или просто на такую глубину лучи не проникали?
Паника оставила меня. Сердце уже не билось. Странное ощущение абсолютного безбрежного покоя овладело мной; более расслабленными стали и улыбки моих новых товарищей. Тишина и покой. Время здесь не имеет значения, дни складываются в недели, в месяцы. Иногда киль корабля рассечет поверхность, или стайка пугливых рыбок сверкнет и исчезнет — редкие знаки жизни в этом царстве смерти. Рэй со мной, будет со мной всегда. Море медленно влечет нас к острову. Там, наверху, осталась наша прошлая жизнь — Анжела, Джонатан, «Эммануэль» — все это не имеет смысла теперь. Все прошло. Только мы лежим под камнями лицами вверх, ритм моря живет в нас, и успокаивает мерный плеск прибоя и наивность мирно пасущихся овец.
Сумерки над башнями
(рассказ, перевод В. Шитиков)
Фотографии Мироненко, которые Балларду показали в Мюнхене, мало о чем говорили. Только на одной или двух можно было разобрать лицо агента КГБ, а все остальные были крупнозернистыми и в пятнах, не отражая облика человека. Баллард не очень расстроился. Из своего обширного и подчас горького опыта он знал, сколь обманчивой бывает внешность; но ведь имеются и другие способности — остатки тех чувств, что атрофировались к нашему времени — которые он умел задействовать и с их помощью разнюхивал самые мелкие признаки обмана. Этими способностями он и воспользуется при встрече с Мироненко и добьется от него правды.
Правды? Здесь вообще какая-то головоломка, и не лучшей ли тактикой была бы искренность? Сергей Захарович Мироненко одиннадцать лет возглавлял отдел «С» в Управлении КГБ, и имел доступ к самой засекреченной информации о распределении тайной агентуры Советов на Западе. В течение последних недель, однако, он разочаровался в своих нынешних начальниках, и был готов преступить долг, что стало известно британским секретным службам. Взамен немалых усилий, которые будут предприняты в его интересах, он обязался действовать в качестве агента против КГБ в течении трех месяцев, после чего он будет принят в объятия демократии и спрятан там, куда не смогут добраться его мстительные владыки. Балларду нужно будет встретиться с этим русским один на один, чтобы попытаться установить, насколько искренним является его отход от идеологии. Ответ следует искать не в словах Мироненко, Баллард знал это наверняка, а в едва заметных оттенках его поведения, которые мог бы уловить лишь инстинкт.
В свое время эта головоломка показалась бы Балларду увлекательной, когда каждая его мысль разматывает новый виток с запутанного клубка загадки. Но такие заключения принадлежали человеку, убежденному, что его действия оказывают решающее влияние на ход мировых событий. Теперь он был мудрее. Агенты и Запада, и Востока корпели над своей секретной рутиной из года в год. Составляли заговоры, кривили душой, время от времени (хотя и редко) проливали чью-нибудь кровь. Они знали и паническое бегство, и обмен пленными, и маленькие тактические победы. Но в результате все оставалось примерно в том же положении, как и всегда.
Взять, к примеру, хоть этот город. Впервые Баллард попал в Берлин в 1969 году. Ему было двадцать девять, годы тренировок сделали его тело здоровым и не чуждым удовольствий. Но здесь ему не было комфортно. Он не воспринимал очарования этого продуваемого всеми ветрами города. Город забрал себе Оделла, его коллегу в первые два года, как бы в доказательство своей пагубности, и однажды Баллард почувствовал себя потерянным для жизни. Но теперь этот поделенный пополам город стал ему ближе, чем Лондон. Неуютный город неоправдавшегося идеализма, и — может быть, что наиболее пронзительно — город ужасной изоляции был созвучен его настроению. Он и Город, живущие в пустыне умерших амбиций.
Он нашел Мироненко в картинной галерее, и — он был прав! — фотографии действительно врали. Русский выглядел старше своих сорока шести, и более болезненным, чем на тех украденных снимках. Ни один из них не подал виду, что они знакомы. Они бродили между картин битых полчаса, причем Мироненко проявлял большой и, по всей видимости, подлинный интерес к произведениям. Только убедившись в том, что за ними нет слежки, Мироненко покинул здание и повел Балларда в укромное предместье Далем в их общую резиденцию. Там они устроились в маленькой нетопленной кухне, и начали разговор.
